сколько ни смотрю на эту всем известную картинку, а самой аппетитной все равно кажется дама в середине, с 30% жира в организме. На втором месте для меня та, у которой 15-17%.
Знаю, что "нормальное содержание - 20-22%", но нормальная меня совсем не вставляет. Интересно, почему?
Неужели соотношение 0,7 работает? (бедер с талией)
А вы бы на кого польстились?

zozhnik.ru/chego-vam-budet-stoit-telo-s-oblozhk...

а я рада, что у меня в родственниках сплошь они и учителя
читать дальшеЭто было в 85-м году, под новый год как раз. Тогда аномалия случилась - всю республику снегом засыпало. На улицу выйдешь - заборов не видно, только крыши торчат. По радио объявили ЧС, корм для скота на чабанских стоянках сбрасывали с вертолётов, чтобы падежа большого не было. Дороги расчищали военные, но и их усилий не хватало.

Я работал заведующим инфекционкой; помню, что поздравлять пациентов собирались. Стою у зеркала, креплю ватную бороду, медсестры и санитарки режут салаты. Вдруг за окном с надрывным рокотом и снежным скрипом остановился КРАЗ. Ну, знаешь, грузовик здоровенный такой...
- Да знаю, конечно.
- Ну вот, мы в окно выглянули, оттуда к нам вышли двое. Через пару минут пришли ко мне в кабинет. Молодая дагестанская семья, жили и работали на чабанской стоянке, километрах в пятидесяти от райцентра. Стоят у двери, переминаются, уставшие, серые от дороги. Я их приглашаю присесть, стоят.

Начинает говорить муж: - Валера, - говорит, - дочка умерла. Полгода всего дочке, понос был - две недели, неделю назад дышать перестала. Всё. Нам справка о смерти нужна, на святую землю повезём, хоронить будем.

Тут я заметил, что в руках он держит небольшой чемодан. Жёлтый. Ставит его на стол, раскрывает, а там грудничок лежит. Синяя вся девочка.

- Что же вы, - ругаться начинаю, - терпели до последнего? Почему сразу не привезли?
- Хотели, Валера! Не могли прорваться через снег. Вот большую машину нашли, приехали.

Отец осёкся, помолчал. Достал бланк, начал вносить записи, автоматически прослушивая тело ребёнка фонендоскопом.

- Я, - батя говорит, - не надеялся ни на что тогда. Это процедура необходимая, их вообще много. Но тут слышу - шум. Не стук сердца, как все привыкли, а шум.

"Всем тихо!" - крикнул, приложил мембрану плотнее. Через две минуты в фонендоскопе снова неясное "шууууух".

- Как сейчас помню, - батя рассказывает, - сбрасываю со стола всё, что было, чемодан этот тоже, ребенка укладываю, ору главной медсестре, та - бегом за реанимационным набором. Через минуту вгоняем в подключичку лошадиную дозу лекарства с одновременным массажем сердца. Там много всего, ты не поймёшь. Ребёнок начал на глазах розоветь, а потом вдруг как закричит... Громко так, на всё отделение...

Я ошалело смотрю по сторонам - мама её без сознания по стене сползает. Папа бледный стоит, за стол держится. Элисту вызываю, санавиацию. Девчонку вертолётом увезли, вместе с родителями. Да ты помнишь, наверное. Они часто к нам потом приезжали, постоянно гостинцы везли.
Источник: liwli.ru/world/valera-dochka-umerla-kogda-otets...

про комменты:

1. Мужик попал с онлайн-платежами в Сбере (увели деньги с карты)
www.yaplakal.com/forum7/st/425/topic1606847.htm...
Комментаторы предсказуемо разделились на самдураквиноват и "не храните деньги в сберегательной кассе". Но есть и полезное. Посматриваю на карту: не затереть ли к чертям CVV/CVC?

2. conf.7ya.ru/fulltext-thread.aspx?cnf=Misc&trd=2... - подсказка от вселенной
я это даже под кат скопирую"маленький эпизод из жизни,который запомнился и был ,на мой взгляд показательным.
Мы с мужем пришли в магазин. Я ему говорю-хочу вина. Вон того за 500 с чем-то рублей. Это был обычный день,мне просто захотелось вина. В кошельке у нас была 1000. Муж мне говорит-а ты не офигела?сейчас типа будем последние деньги на ерунду тратить. Я говорю-нет,не офигела.
Я всегда так говорю. Я вообще по жизни эгоист. Стою в кассе с этой бутылкой вина и думаю-ну что я за жена такая? Никакой экономии бюджета с такой! Думаю только о себе. Ну и прочее. Пошла и взяла другое вино. Подешевле. Это не характерный для меня поступок. Я обычно иду до конца в своих желаниях,зная даже что близкие могут меня осудить. А тут на попятную пошла,решила быть "хорошенькой".
Так вот,такого плохого вина не было в моей жизни.Оно было настолько ужасным,что я его вылила. Это совершенно точно была подсказка от вселенной о том ,что на компромиссы с собой идти нельзя. Если уж сказала себе-я достойна вот такого-то уровня,не отступай."
И на самом деле жизнь проверяет нас каждый день. Прогнемся мы или нет. (с)
Народ гиенит. Половина подсказывает, что мироздание посоветовало меньше пить, а половина рассказывает, что хорошего вина за полтысячи все равно не купишь.

про секреты из сети:
читать дальшеМой парень сделал мне предложение во время секса. В позе сзади, чуть замедлив темп, нагнулся и прошептал на ухо: "Станешь моей женой?". В этот момент я впервые испытала оргазм, и от неожиданности подумала, что мне это показалось. Но тут он направляет мою руку под подушку, и там я нахожу кольцо. Счастлива!
Ну и романтика! МЧ - большой оригинал!
Надо это в фик вставить

про Гая Ричи и Меч короля Артура
мне понравилось, хотя я поклонник Мэлори с детства. Думаю, экранизации именно этой книги все равно не будет, а Ричи справился в своем амплуа. Гай Ричи не изменяет себе.
Тем более расстроило, что два безумно понравившихся мне фильма - "Агенты А.Н.К.Л" и артуриана - провалились в прокате.
Рейтинг кинокритиков в мире: 28%: 55 положительных рецензий на 142 негативных!
В России дела получше - 88%: 14/2 = 16
Это что ж, нет пророка в своем отечестве?
В фильмах Ричи ценю неожиданность, непредсказуемость и искрометные диалоги. Он всегда ломает границы, не признавая протестантских норм и диснеевских правил. Ричи - внесистемный хулиган, расшевеливающий болото нудно-добропорядочных и насквозь положительных предсказуемых экранизаций.
Как-то странно: Америка, оплот и цитадель свободы, погрязла в такой идеологизации, которая снилась только СССР. Видимо, кто убьет дракона, тот и станет драконом.

фотографы о похудении
lenta.ru/photo/2016/10/27/skin/#0
www.goodhouse.ru/health/healthy_food/na-chto-na...
полностью фотопроект juliakozerski.com/half
ну что, растянутая кожа не ужимается вместе с нами.
Хотя для меня вот это фото:
читать дальше
кажется художественно более ценным, чем любые отклячивания жоп Лены Миро.
Кстати, на днях она сумела меня удивить: узнала, что ей 35, в конце июня исполнится 36.
Испытала когнитивный диссонанс: 36! да что ж ты, мать, выглядишь-то на 42 на фото? Женщина под сорокет, активно юзающая крема и ходящая в спортзал. Рано так выглядеть фитоняше, и попа как орех не спасет, если в глазах вся боль белок Ледникового периода.

я тут обнаружила лесную тропу (живу на окраине, вокруг лес и горы, но раньше надо было к ним через кладбище проходить, не особо веселая дорога). До этого накручивала 10000 шагов по тротуарам, но теперь начала бегать по тропинке.
И меня сразу взяли в оборот скандинавоходы хуже секты, честное слово
Пару раз поздоровались... сегодня я встала и в 6.30 утра пошла собирать брусничные листья. Заваривать чай, ага. Я его в пакетиках потребляю, но пошла.

1. Скандинавской ходьбой занимается один мужчина, подозреваю, только за компанию с супругой. Остальные - женщины пожилого возраста.
2. Вера, 76 лет, ходит каждый день, посещает спортзал и занимается танцами. Сдавала нормативы ГТО этой весной.
Неизвестная бабушка, ходит каждый день по 16 км, мне сказала, чтобы я купила палки.
Фаина, 68 лет, ходит каждый день уже шесть лет подряд по 2,5 часа, после занимается на тренажерах. Сдавала нормативы ГТО этой весной. Запросто подтягивается и качает пресс.
Говорит, с ней никто из скандинавов ходить не может, слишком быстрая (по моим прикидкам, ходит со скоростью 6 км/ч, но, может, это я зажралась и заплыла). Я пыхтела, но поспевала (стыдно: в дочери гожусь, а не обогнать).
Сделали 14,5 тысяч шагов за два часа, не бог весть какой результат, но это с остановками и перерывом на собирание брусничных листьев. Под конец дня у меня 22776 на счетчике, ноги не болят (вот преимущество леса перед асфальтом!), и есть готовность и дальше к "а я иду, шагаю по тропе".
Еще есть восхищение. В такие годы быть легче, здоровее, веселее, выносливей, чем я. Советские фильмы вспомнились.
3. Ничего не сделал, только вошел! (с) Я всего лишь гуляю, а надо мной уже взяли шефство. Нет, ну реально ощущение, что вот здесь еще город, а там уже белое безмолвие, "под крылом самолета безмолвно поет", закон охотника, человек человеку братоволк и прочая джеколондоновщина.
Я еще боюсь лесников, везде плакаты висят: "Доступ в лес запрещен в связи с режимом ЧС. Штраф от 5000 руб." Не курю, без спичек, зажигалки, и даже без бутылки с водой, которой можно замусорить природу. Но закон един для всех. Да и Неизвестная бабушка запугала кордонами.
От леса не откажусь, он хуже наркотика, туда тянет и тянет. Там все кажется суетным и мелким, там успеваешь отдохнуть за какой-то час, там лесотерапия. Наверное, такая же, как у живущих на берегу моря

Восстанавливала утерянную сбербанковскую карточку, выдали, наконец. Обрадовавшись воссоединению со своим безналом, поскакала в супермаркет за углом.
И там бац! безо всякого пин-кода снимают мои кровные денежки, заработанные тяжким, непосильным трудом.
Оказывается, мне выдали бесконтактную карту (у меня лет десять тому назад была Виза, которая пин-код не требовала вводить при покупках, просили только расписаться на чеках. За все время пользования паспорт у меня попросили только один раз (!) при покупке айпада. Кстати, карту я давала маме, она с ней распрекрасно закупалась в разных торговых точках. Я там держала небольшую сумму, капавшую с разовых заработков).

Но эта-то карта зарплатная! Спрашиваю у консультанта - а ничего не перепутали при переоформлении? Старая была лучше, верните мне мой пин-код!
Она: а других мы теперь не выдаем. До тысячи рублей пин не требуется. Если потеряете, блокируйте немедленно.

Ага... между моментом, когда ее найдут и когда я узнаю о потере, может пройти много времени. Потерять можно вместе с телефоном. Тот может разрядиться, быть на беззвучном режиме, лежать дома забытым, и оповещения от мобильного банка тебе не помогут. И пока ты будешь ходить, хлопая ушами и щелкая клювом, ушлый счастливец сможет обежать все окрестные магазины и затариться на всю зарплату))) Тысчонка там, тысчонка сям, курочка по зернышку, с миру по нитке...
Как в песенке:
Кто ходит в гости по утрам,
Тот поступает мудро:
То тут сто грамм, то там сто грамм,
Глядишь - и снова утро!

Пришла домой, отчаянно ругая технический прогресс, и полезла в интернет смотреть, что за счастье мне привалило. В общем, всех достоинств, что в транспорте намного удобнее рассчитываться (но для нас это долго не будет актуально - маршрутчикам ставить терминалы невыгодно. Если их и заставят, они снова поднимут цены на проезд, как это было с GPS и другими приблудами). Еще повысится проходимость - но это тоже не про нас, народа раз, два и обчелся. И в супермаркетах, и в едальнях эти пятнадцать секунд на ввод пин-кода и получение ответа ничего не решают.
Зато мне придется следить за картой горааааздо бдительней)) Сами "прогрессоры" неохотно признают:
Кроме того, абсолютную безопасность данная система не гарантирует. На каждый новый продукт мошенники придумывают свой «ответ». Уже известны случаи изобретения самодельных RFID-ридеров, с помощью которых злоумышленники совершали кражи денег у людей. Но для дополнительной защиты своих средств от таких способов краж, придуманы различные чехлы, кошельки, сумки, экранирующие радиосигналы вашего пластика.
Вот спасибо! Теперь к карте мне еще и чехольчик покупать))) или сразу микросейф?

P.S. Я оказалась на острие прогресса.
Хожу теперь в тот же супермаркет за углом и через раз говорю кассирам, еще не сталкивавшимся с такими бесконтактными:
- Ее не надо вставлять... Ее не надо засовывать
и ассоциации такие непристойные, какие и должны быть у закоренелого слэшера

и напомнить о прошлом, но и поговорить о будущем

В этом году я жду фильм Криса Нолана о Дюнкерке. Обязательно пойду на него, постараюсь в день премьеры, чтобы чужие впечатления (я себя знаю - не удержусь, побегу читать) не влияли на свои.
Очень жду и очень боюсь двух вещей:
- того, что поднимется хейтерская волна. Особенность Нолана в том, что он делит людей четко, как по линии фронта. У него есть одна черта, которая и достоинство, и в то же время недостаток: он чрезвычайно серьезен. У него отсутствует чувство юмора. Поэтому у него получаются настоящие, реалистичные вещи, которые никогда не разбавляются шутками, расслабляющими публику. И публика воспринимает все всерьез, предъявляя гамбургский счет - как будто за билет в кино последнюю корову-кормилицу-поилицу пришлось продать, и дома теперь семеро голодные по лавкам сидят))) Марвелам вон прощают все, что угодно, за умение рассмешить. Они-то в драму ударяются, не забывая делать несерьезное лицо и говорить: ой, ну что вы, это всего лишь аттракцион, трюкачество, мы же шутим, видите? Фокус-покус, следите за руками;
- того, что сама буду думать: ой, божечки, подвиг нашли, вот СССР 27-ю миллионами жизни заплатил, а вы рядовую береговую операцию как расступление моря перед Моисеем представляете. У нас таких героев... Но ведь понятно, что смерть одного - это трагедия, а смерть многих - статистика. И если бы нас поменять местами, было бы то же самое, и британцы имеют право гордиться, и союзники так-то тянули, гады, до последнего, но все-таки открыли второй фронт.
И я хочу, чтобы получился хороший фильм - не надо сентиментальности, правду покажите о подвиге британского народа. Сейчас мне что-то кажется, что Нолан в этом плане не подведет.

В советской историографии Дюнкерк, кстати, не принижали. У меня брат книги о летчиках и войне собирал. Всякие военные мемуары и прочее.
И есть "Воспоминания советского дипломата" - там, конечно, и про империализм через строчку, и другие идеологические штампы, но нынешним идеологам (всех стран) поучиться бы, как относиться к истории:
длинная цитата, про сам Дюнкерк ближе к концуПосле Чемберлена первым взял слово лидер лейбористской оппозиции Эттли. Он тоже не принадлежит к числу блестящих ораторов, однако на этот раз, видимо, разогретый кипевшими вокруг страстями, Эттли говорил ярко и остро. Он обвинял Чемберлена в боязни смотреть фактам прямо в глаза. Надо откровенно признать, говорил лидер оппозиции, что в Норвегии мы потерпели неудачу. Премьер-министр сообщил нам, что немцы готовили свою норвежскую операцию тщательно и долго, - ну, а что делало наше правительство для расстройства этой операции? Имела ли наша разведка предварительные сведения о предполагающемся нападении на Данию и Норвегию, и если имела, то как они были использованы? Мне передавали, что в Норвегию посылались совершенно зеленые юноши, не прошедшие никакой военной тренировки, - непонятно, куда же девались те 100 тыс. человек, которых мы собирались направить в Финляндию?..{163} Создается впечатление, что правительство не умеет планировать, не имеет достаточной информации и не способно концентрировать внимание на основных вещах. Такое правительство не может эффективно вести войну. На его счету только одни неудачи: Чехословакия, Польша, теперь Норвегия. В борьбе, где решается вопрос о нашей жизни или смерти, мы не можем оставить судьбы в руках неудачников или людей, которые нуждаются в отдыхе.
Речь Эттли неоднократно прерывалась шумными возгласами "Слушайте! Слушайте!" и произвела сильное впечатление на палату.
Лидер либералов Арчибальд Синклер тоже резко критиковал правительство, но был значительно мягче Эттли и требовал, чтобы войной руководил особый военный кабинет, немногочисленный по составу, члены которого не были бы обременены руководством отдельными ведомствами, а посвящали бы все свое время и внимание только планированию и осуществлению военных операций.
После выступлений официальных лидеров оппозиции говорили многие другие депутаты, подавляющее большинство которых критиковало правительство. Особенно сильное впечатление произвел консерватор Л. Эмери. Он без стеснения громил Чемберлена за его методы управления страной и ведения войны и закончил свою речь так:
- Пришло время для создания действительно национального правительства... Я процитирую сейчас, хоть и с большой неохотой, слова Кромвеля, обращенные к Долгому парламенту, когда Кромвель пришел к выводу, что этот парламент больше не способен управлять делами нации. Кромвель тогда сказал: "Вы сидели слишком долго, чтобы быть в состоянии творить добро. Уходите и пусть с вами будет покончено. Во имя бога уходите!"
Слова Эмери вызвали бурю одобрений, и не только на скамьях оппозиции. Среди консерваторов также раздавались возгласы: "Слушайте! Слушайте!" Многие депутаты вскочили со своих мест и, обращаясь к правительственной скамье, оглушительно кричали: "Во имя бога уходите!" В зале заседаний на несколько минут воцарился хаос. Страсти накалились до крайности. Впервые в атмосфере палаты стал складываться отчетливый вывод: правительству Чемберлена пришел конец.
На следующий день, 8 мая, дебаты продолжались. Первым выступил один из лейбористских лидеров, Герберт Моррисон, человек острый и умный, превосходный оратор ядовито-саркастического стиля. Он подверг правительство беспощадной критике и, коснувшись операций в Норвегии, задал ему ряд ехидных вопросов.
- Верно ли, - говорил Моррисон, - что у нас не было единого командования во время этих операций? Верно ли, что мы посылали туда зенитные орудия без вычислителей, пушки без снарядов и пулеметы без запасных стволов? Верно ли, что наши войска в Норвегии оказались без теплой обуви в снегу и в результате были вынуждены держаться только дорог, где их легко бомбили немецкие самолеты? Верно ли, что в Норвегию направлялись ополченские бригады, даже не прошедшие бригадной тренировки? До и во время войны весь дух, темп и темперамент ряда министров - особенно премьера, министра финансов (Джона Саймона. - И. М.) и министра авиации (Самуэля Хора. - И. М.) совершенно не соответствовали требованиям момента. Им не хватало мужества, инициативы, воображения, психологического понимания, живости и самоуважения. Если эти люди и дальше останутся у власти, мы серьезно рискуем проиграть войну...
Ввиду чрезвычайной опасности, нависшей над страной, лейбористская партия решила по окончании дебатов поставить на голосование вопрос о доверии правительству. Моррисон призывал каждого члена парламента честно и беспристрастно дать оценку деятельности кабинета.
Едва Моррисон кончил говорить, как поднялся Чемберлен и в большой ажитации попросил слова. Требование голосования о доверии явно вывело его из себя. Премьер все еще не хотел понять, что его песенка спета, и судорожно цеплялся за любую соломинку, которая, как ему казалось, может удержать его на поверхности. И тут, впопыхах и в припадке раздражения, Чемберлен совершил крупную тактическую ошибку. Отвечая Моррисону, он воскликнул: "Я принимаю ваш вызов! По крайней мере, мы увидим, кто за нас и кто против нас". И затем, обратившись к скамьям консерваторов, Чемберлен прибавил: "Призываю моих друзей поддержать меня сегодня вечером во время голосования!"
По рядам депутатов пронеслось что-то, сильно напоминающее русское "ох"! Особенно большое волнение наблюдалось среди консерваторов. Еще бы! В порядке дня стоял грозный вопрос, быть или не быть Англии, вопрос, который требовал от каждого депутата подлинно принципиального подхода, свободного от всяких личных моментов, а Чемберлен не нашел ничего лучшего, как апеллировать к дружеским чувствам своих консервативных коллег. Это шокировало многих и только лишний раз подчеркивало непригодность Чемберлена для роли премьера в столь тяжелой исторической обстановке.
Действительно, последующие ораторы, критиковавшие правительство, в особенности консерватор Дафф Купер и либерал Ллойд Джордж, весьма искусно использовали этот промах Чемберлена. Попытки министра авиации Самуэля Хора и морского министра Черчилля, который произнес заключительное слово, как-то рассеять создавшееся против премьера настроение, не имели успеха. Ллойд Джордж, как всегда, был подобен бритве и закончил свою возмущенную речь словами:
- Премьер призывал всех, к жертвам. Торжественно заявляю, что он сам может дать наилучший пример в этом отношении. Его наибольшим вкладом в дело победы было бы, если бы он пожертвовал тем постом, который занимает сейчас...
Палата огласилась громовым: "Слушайте! Слушайте!"
С особым чувством я следил за Черчиллем, когда он от имени правительства заключал двухдневные дебаты. В последние месяцы до меня доходили сведения о той борьбе против Чемберлена, которую он ведет внутри кабинета. Однако сейчас, как официальный представитель этого кабинета, несущий ответственность за всю его деятельность, Черчилль должен был ее защищать или. По крайней мере объяснять совершенные ошибки и находить для них смягчающие обстоятельства. Это ему давалось нелегко и, должно быть, потому его речь была излишне длинна и не отличалась тема яркостью и остроумием, которые обычно были свойственны его выступлениям. Черчилль призывал все партии к единству и высказался против постановки вопроса о доверии, но это была уже парламентская игра, канонизированная вековыми традициями.
Поздно вечером происходило голосование. Депутаты выходили из зала заседаний через две разные двери, около которых стояли счетчики. За правительство был подан 281 голос, против правительства - 200. Формально, таким образом, правительство одержало победу, сыграла свою роль партийная дисциплина консерваторов, однако фактически, после всего, что произошло во время дебатов, это означало поражение. Тяжесть его усугублялась еще тем, что против правительства голосовало 33 консерватора, в том числе столь видные фигуры, как Эмери, Дафф Купер, Бусби, Гарольд Макмиллан{164}, лорд Уинтертон, генерал Спирс и др. На стороне оппозиции оказались национал-либерал Хор-Белиша и национал-лейборист Гарольд Никольсон, а также вся группа ортодоксальных либералов во главе с Синклером.
Итоги голосования были встречены бурными овациями со стороны оппозиции. Сторонники правительства вели себя очень сдержанно. В воздухе чувствовалось, что произошло что-то чрезвычайно важное, имеющее подлинно историческое значение... Уходя из парламента, я встретил заместителя лейбористского лидера Гринвуда. Он был страшно возбужден и радостно улыбался.
- Ну, - воскликнул Гринвуд, - наконец-то мы избавились от Чемберлена!
И он крепко пожал мне руку.
Действительно, 10 мая правительство Чемберлена вышло в отставку.
Правительство Черчилля
Германия без всякого предупреждения напала на Голландию, Бельгию и Люксембург 10 мая 1940 г. Все было проделано в обычной гитлеровской манере. В 3 часа утра части вермахта внезапно перешли границу и вступили на территорию Голландии и Бельгии, а германская авиация начала бомбардировку их городов. Лишь несколько часов спустя немецкие посланники в Гааге и Брюсселе вручили голландскому министру иностранных дел Ван-Клефенсу и бельгийскому министру иностранных дел Спааку идентичные "меморандумы", в которых говорилось, что Англия и Франции готовились нарушить нейтралитет названных стран и через них атаковать Рурскую область и что ввиду этого Германия оказалась вынужденной их оккупировать, чтобы таким путем "обеспечить их нейтралитет". Война явно расширялась и углублялась. Было совершенно ясно, что на очереди стоит Франция. Фантазии Чемберлена о "нежелании" Гитлера наступать на Западе расползались одна за другой, как гнилые нитки...
В такой обстановке Англии пришлось формировать свое новое правительство. Считалось бесспорным, что главой правительства может быть только Черчилль и что в состав этого правительства должны войти наряду с консерваторами также лейбористы и либералы. Считалось также бесспорным, что это "национальное правительство" должно быть создано немедленно, без всяких проволочек, на протяжении нескольких часов. Грохот германских пушек на полях Фландрии не оставлял иного выхода. Действительно, уже к вечеру 10 мая был опубликован состав военного кабинета Черчилля. В него, кроме самого Черчилля, входили еще два консерватора - Чемберлен (в качестве заместителя премьера) и Галифакс (в качестве министра иностранных дел), а также два лейбориста - Эттли (в качестве лорда-хранителя печати) в А. Гринвуд (в качестве министра без портфеля). Одновременно сообщалось, что военным министром назначен консерватор А. Иден, морским министром - лейборист А. Александер и министром авиации - либерал Арчибальд Синклер; все трое должны были, естественно, работать в самом тесном контакте с военным кабинетом. Эта восьмерка, в которой имелось четыре консерватора, три лейбориста и один либерал, становилась высшей властью в стране и руководителем всех военных операций. Присутствие в ней Чемберлена и Галифакса вызывало в широких массах различные неприятные воспоминания; сохранение за Галифаксом поста министра иностранных дел многим особенно не нравилось. Однако все понимали, что, создавая "национальное правительство", Черчилль был вынужден маневрировать и ввести в его состав также представителей "мюнхенцев" (которые теперь потеряли большую часть своего влияния), и потому новый кабинет был встречен всеобщим одобрением{165}.
В течение 11-15 мая были замещены посты всех других министров, не входивших в военный кабинет. Их было 26, и по партийной принадлежности это число распределялось так: 17 консерваторов, 5 лейбористов, 3 национал-либерала (группа Д. Саймона) и один национал-лейборист (группа Макдональда). Цифровое с отношение оказывалось не совсем благоприятным для лейбористской оппозиции, ибо группы Саймона и Макдональда в проник м всегда шли вместе с "мюнхенцами". Этот недостаток отчасти компенсировался тем, что лейбористам были отданы три очень важных в обстановке войны портфеля: министра снабжения (Герберт Моррисон), экономической войны (Хью Долтон) и труда (Эрнест Бевин), а также тем, что среди консерваторов было несколько ярких представителей внутриконсервативной "оппозиции". Так, министром информации был назначен Дафф Купер, министром по делам Индии - Л. Эмери, а министром авиастроения - лорд Бивербук. Последнее имело особенно важное значение.
В предвоенные годы авиационная промышленность в Англии получила сильное, но несколько нездоровое развитие. В стране было слишком много частных фирм, производивших слишком много разнообразных типов самолетов. Тут действовал естественный закон капиталистической системы хозяйства, помноженный еще на сугубый индивидуализм англичан. Массового выпуска каких-либо определенных марок не было. А между тем сейчас, в ожидании жестокой воздушной войны с Германией, британскому правительству нужно было во что бы то ни стало быстро наладить серийное производство минимального числа типов самолетов - истребителей, бомбардировщиков, разведчиков и т. д. Требовалась радикальная реорганизация авиационной промышленности, закрытие одних и расширение других предприятий, слияние одних и разделение других фирм, полная перекройка всех их планов и намерений. Это была очень трудная задача, и Черчилль не случайно поручил ее разрешение лорду Бивербруку человеку огромной энергии и инициативы, а сверх того, могущественному газетному королю, который никого не боялся. Бивербрук оправдал ожидания Черчилля. Он действительно совершил революцию в английском авиастроении, вызывавшуюся потребностями военного времени. Если Англия осенью 1940 г. благополучно пережила воздушный "блиц", который на нее обрушил Гитлер (о чем я подробно расскажу ниже), если британская авиация сумела тогда отразить нацистское наступление, то это далеко не в последней степени было заслугой Бивербрука. Он действовал жесткими и суровыми средствами (а какая война может быть выиграна в белых перчатках?), но достигал своей цели, которая состояла в том, чтобы нанести удар врагу. Каковы были эти средства, может прекрасно иллюстрировать следующий случай, о котором мне летом 1940 г. рассказал известный английский экономист Джон Мейнард Кейнс.
Бивербрук пришел к выводу, что в интересах развития серийного производства определенного типа машин необходимо объединить авиационную фабрику лорда Наффилда в Оксфорде с одним из предприятий Виккерса. Дело происходило поздно вечером, но Бивербрук не хотел откладывать выполнение важного мероприятия до утра. Он вызвал к себе секретаря и сказал:
- Поезжайте немедленно в Оксфорд и сообщите лорду Наффилду, что с завтрашнего дня его фабрика объединяется с предприятием Виккерса.
Секретарь пришел в ужас:
- Помилуйте, ведь лорд Наффилд не давал на это своего согласия... Он так упрям и... так богат!.. Он ни за что не подчинится решению министерства авиастроения!
- Это уже мое дело! - ответил Бивербрук. - Вы только не мешкайте и сейчас же отправляйтесь в Оксфорд!
Секретарь, которому совсем не улыбалась встреча с резким и заносчивым аристократом, да еще по такому неприятному поводу, пытался уклониться от поездки, сославшись на то, что последний поезд на Оксфорд уже ушел сегодня из Лондона.
- Возьмите машину, - приказал Бивербрук.
- Но ведь на машине я приеду в Оксфорд не раньше половины первого ночи! - с отчаянием в голосе возражал секретарь. - Лорд Наффилд будет спать...
- Ничего, разбудите его, - неумолимо продолжал Бивербрук, - и скажите, что с завтрашнего дня он объединен с Виккерсом.
Тогда секретарь бросил на стол последнюю карту:
- Но ведь еще нет решения правительства о слиянии! Премьер-министр его еще не подписал!
- Успокойтесь! - утешил Бивербрук секретаря. - К тому времени, когда вы приедете в Оксфорд, будет уже и решение правительства.
Секретарь уехал, а Бивербрук сразу же позвонил премьеру. Спустя четверть часа решение правительства о слиянии двух предприятий было подписано.
Дело было сделано, однако нетрудно себе представить, каковы были чувства Наффилда и его отношение к Бивербруку.
Я не могу ручаться за все детали приведенного рассказа, хотя я слышал его от столь серьезного человека, как Кейнс, однако этот рассказ очень хорошо воспроизводит весь дух бивербруковского руководства министерством авиастроения. Впоследствии я не раз сам наблюдал аналогичные случаи.
Впрочем, я несколько забежал вперед. Возвращаюсь к хронологическому изложению событий.
13 мая Черчилль представил свое новое правительство парламенту. Я присутствовал на этом заседании и хорошо помню то торжественно-суровое настроение, которое царило в зале заседаний палаты общин. Не было ни обычного шума, ни разговоров, ни пересмеиваний между депутатами. Все как-то были подтянуты, сосредоточены, полны одним чувством, одним ожиданием и с нетерпением поглядывали на правительственную скамью, точнее, на плотную фигуру премьера, сидевшего посреди скамьи.
Черчилль поднялся и заговорил. В его натуре от природы всегда было что-то актерское. Я это видел и чувствовал, имея с ним дипломатические или личные контакты. Свои парламентские речи, когда у него было достаточно времени, Черчилль обычно писал. Однако на этот раз он испытывал настоящее, искреннее волнение. Даже голос у него иногда срывался. Слова премьера были кратки, но полны глубокого значения.
- Я скажу палате, - говорил Черчилль, - как уже сказал тем, кто вошел в правительство, - я не могу вам предложить ничего, кроме крови, труда, слез и пота. Перед нами пора тяжких страданий. Перед нами много, много месяцев борьбы и лишений. Вы спросите, какова наша политика? Я отвечу: вести войну на море, на суше и в воздухе со всей мощью и силой, дарованной нем господом, вести войну против чудовищной тирании, равной которой еще никогда не было в мрачном, горестном списке человеческих преступлений... Вы спросите, какова наша цель. Я отвечу одним словом: победа, победа во что бы то ни стало, победа, несмотря на все ужасы, победа, как бы то ни был длинен и тяжел к ней путь, ибо без победы не может выжить - поймите это ясно - не может выжить Британская империя, не может выжить все то, за что стоит Британская империя, не могут выжить импульсы веков, движущие человечеством к достижению его целей...
Я слушал Черчилля, сидя в галерее послов, и думал: "Да, тут весь Черчилль, британский империалист до мозга костей, однако на данном повороте истории он делает полезное дело".
Когда на голосование был поставлен вопрос о доверии новому правительству, произошло нечто небывалое в анналах британского парламента: за доверие высказалось 381, против 0. Кабинет Черчилля был принят единогласно. Это являлось яркой демонстрацией его силы. А сила кабинету была очень нужна: на очереди стояли проблемы исключительной важности и исключительной трудности.
Война или мир?
Прежде всего надо было быстро реагировать на события, происходившие в Бельгии и Голландии. Здесь положение было чрезвычайно сложное и опасное.
Если бы Англия и Франция в годы, последовавшие за приходом Гитлера к власти в Германии, вели политику, которую отстаивали люди вроде Черчилля, и подкрепляли эту политику конкретными делами, Бельгия и Голландия давно бы вошли в систему англо-французской обороны против угрозы нацистской агрессии. В таком случае "линия Мажино" в том или ином варианте, вероятно, была бы продолжена до берегов Северного моря и прикрыла бы собой не только Францию, но равным образом Бельгию и Голландию. Тогда гитлеровской Германии пришлось бы решать очень грудную военную задачу.
После разгрома Франции над "линией Мажино" много издевались, однако без достаточных к тому оснований. Ибо при уровне военной техники 1939 г. эта линия, будь она доведена до моря, представляла бы собой сильное укрепление и весьма серьезное препятствие на пути к завоеванию Франции, при условии, конечно, что Франция действительно хотела бы вести борьбу против нацизма и защищать спою независимость. Имейся налицо такое условие, сомнительно, решился бы Гитлер вообще ее атаковать: слишком велики должны были быть потери для преодоления столь могущественной с военной точки зрения преграды. Но как раз этого основного и решающего условия не существовало ни во Франции, ни в союзной с ней чемберленовской Англии. Отсюда вытекал целый ряд чрезвычайно важных политических и стратегических последствий.
Политические последствия сводились к увлечению руководящих кругов Англии и Франции пресловутой концепцией "западной безопасности" (т. е. ставкой на развязывание войны между СССР и Германией), к политике "умиротворения" агрессоров и, наконец, к "Мюнхену". Руководящие круги Англии и Франции ради своих нелепо-преступных фантазий пожертвовали Эфиопией, Австрией, Испанией, Чехословакией, Польшей и совершенно подорвали среди других народов веру в свою способность противостоять фашистским диктаторам. Это вызвало разложение в малых европейских странах, в частности, в Бельгии и Голландии.
Стратегические последствия того же факта сводились к невозможности создать "линию Мажино" от Швейцарии до берегов Северного моря. Видя, что случилось с Австрией, Испанией и Чехословакией, Бельгия и Голландия не решились связать свою судьбу с Англией и Францией. Наоборот, они стали бояться такой связи, ибо опасались, что она сможет "спровоцировать" Гитлера на враждебные действия против них. Поэтому в Бельгии и Голландии все больше укреплялся взгляд, что им выгоднее проводить политику строгого нейтралитета. Такая политика - думали руководящие круги в этих двух странах - скорее может обеспечить им безопасность, чем открытый союз с Англией и Францией. Разумеется, подобная надежда в обстановке Европы конца 30-х годов была столь же нелепой иллюзией, как и англо-французская концепция "западной безопасности". Но буржуазные политики часто страдают изумительной близорукостью. Результатом политики строгого нейтралитета со стороны Бельгии и Голландии явилось то, что "линия Мажино" кончалась в Лонгви, т. е. в 50 км южнее бельгийской границы. Дальше к северу не было никаких серьезных укреплений ни на франко-бельгийской границе, ни тем более на бельгийско-голландской границе с Германией. Таким образом, к северу от "линии Мажино" имелась большая неукрепленная полоса, через которую немцы всегда могли обойти и действительно обошли главную линию французской обороны. Положение ухудшалось еще тем, что военные руководители Франции (в частности, Петэн), будучи в плену стратегических концепций первой мировой войны, почему-то считали, что Арденны непроходимы для германской армии, и потому находили излишним строить "линию Мажино" на этом участке. В те времена только де Голль понимал, что развитие военной техники придаст будущей войне совсем другие формы и откроет перед врагом совсем другие возможности, чем в 1914-1918 гг. Но де Голль тогда имел еще скромный чин полковника и не пользовался влиянием среди лидеров французской армии.
Если учесть все изложенное выше, то станет понятным, что, когда 10 мая 1940 г. гитлеровская Германия обрушилась на Бельгию и Голландию, гибель этих стран была неизбежна. Голландцы пытались сопротивляться, взрывали мосты, устраивали затопления, но все это почти не задерживало наступления нацистских армий. Широко используя авиацию, парашютистов, "пятую колонну", немцы быстро продвигались вперед. Особо тяжелые удары они нанесли Роттердаму. Уже через три дня после начала военных действий голландская королева Вильгельмина со всем своим семейством высадилась в Англии, а 14 мая главнокомандующий голландскими вооруженными силами генерал Винкельман дал приказ своим войскам прекратить огонь и призвал население не оказывать сопротивления германским оккупантам.
Несколько дольше сопротивлялась Бельгия. Это объяснялось тем, что бельгийское правительство, оставаясь нейтральным, все-таки с начала войны мобилизовало 600-тысячную армию, а также тем, что сразу же после нападения немцев английские и французские силы (в частности, авиация) были брошены на помощь бельгийцам. Имело значение также и то обстоятельство, что за месяцы "странной войны" англичане и французы сумели возвести на границе между Бельгией и Францией известные укрепления, правда, не столь могущественные, как на "линии Мажино", но все-таки создающие некоторые трудности для наступающего врага. Вот почему немцы продвигались в Бельгии медленнее, чем в Голландии.
Только на седьмой день, 17 мая, нацисты вошли в Брюссель, что вынудило бельгийское правительство эвакуироваться в Остенде. 18 мая пал Антверпен. Еще десять дней шли бои в различных районах страны, и только 28 мая бельгийский король Леопольд III объявил капитуляцию. Однако депутаты и сенаторы бельгийского парламента, отступившие во Францию, на собрании в Лиможе аннулировали эту капитуляцию и отказались признавать своего короля. После этого правительство Пьерло заявило о своем решении продолжать войну совместно с Англией и Францией. Когда Франция пала, правительство Пьерло переехало в Лондон, где и оставалось до конца второй мировой войны.
Как ни важны были все эти события, но 15 мая в английских газетах появилось сообщение, которое вызвало у меня еще большее беспокойство. Из этого сообщения явствовало, что немцы прорвались как раз через те самые Арденны, которые французские генералы считали непроходимыми для германской армии, и появились под Седаном. Самое имя "Седан" звучало очень зловеще: ведь именно здесь в 1870 г. Франция понесла жестокое поражение от Пруссии, и французская армия во главе с Наполеоном III капитулировала. А сейчас гитлеровская Германия здесь же наглядно демонстрировала свое превосходство не только над французской армией, но и над военными концепциями руководящих кругов Франции. Это настраивало меня очень тревожно, ибо за предшествующие месяцы из Франции приходило немало сведений о господствующем в стране глубоком внутреннем разложении.
Помню, как раз, незадолго до описываемых событий, у меня был очень любопытный разговор с моим старым знакомым сэром Скдиеем Клайвом, который в течение ряда лет являлся маршалом дипломатического корпуса при английском дворе. Человек он был консервативного толка, но умный и наблюдательный. Между нами установились добрые отношения, и Клайв нередко беседовал со мной с большой откровенностью. В начале войны он пошел работать в Красный Крест, несколько месяцев провел во Франции и теперь только что вернулся в Лондон.
- Не пойму я этих французов, - с недоумением говорил Клайв. Последние несколько недель я прожил в доме у одного крупного французского фабриканта. Все было очень хорошо, но меня очень шокировали некоторые рассуждения моего хозяина. Он был против войны с Германией, - ну, это я могу понять... Я сам тоже сожалею о войне с Германией... Но мой хозяин не хотел победы Франции... Как так?.. Раз война уже стала фактом, то ее надо выиграть!.. Потом мой хозяин постоянно говорил, что самая худшая опасность для Франции - это Народный фронт... Лучше уж пусть немцы правят Францией... Этого я никак не мог понять!.. А что же станется тогда с Францией, с ее народом, с ее старой культурой?.. Вообще я заметил, что у моего хозяина и его друзей, которые часто к нему приезжали, почти совершенно атрофировалось чувство патриотизма... Похоже на то, что в самой психике французов произошел какой-то серьезный надлом.
Клайв правильно подметил этот надлом, он только не понимал, что им болеет не французский народ, а верхушка французской буржуазии.
Для меня сообщение о прорыве немцев под Седаном имело совсем особое значение. Если Франция будет разбита (а такую возможность нельзя было исключать), как дальше поведет себя Англия? Заключит ли она мир с гитлеровской Германией или будет продолжать войну одна? От этого зависело многое. Если Англия пойдет на мир, то надо ждать, что Гитлер уже летом 1940 г. повернет на Восток, против Советского Союза. Если же Англия останется в состоянии войны с Германией, передышка, созданная германо-советским пактом о ненападении, будет еще продолжаться. Ответ на волновавший меня вопрос имел самое серьезное значение для нашей страны, для Советского правительства, для всех его ближайших планов и действий. И я считал своим долгом посла сказать своему правительству, чего можно ждать от Англии в этот критический момент. Однако прежде чем посылать правительству телеграмму, я хотел окончательно увериться в правильности моей оценки положения.
Общее мое впечатление сводилось к тому, что Англия, даже в случае падения Франции, будет продолжать войну. Я рассуждал так: настроения рабочих масс носят очень антифашистский характер; захват немцами Бельгии и Голландии должен поднять на ноги все мелкобуржуазные, интеллигентские и даже крупно-капиталистические элементы (за вычетом "кливденцев"), которые выросли в традиционном убеждении, что для Англии опасно, если берега этих стран оказываются в руках слишком могущественной державы; у власти сейчас стоит Черчилль, который не пойдет на сделку с Гитлером, ибо он остро чувствует противоречие империалистических интересов Англии и Германии на данном историческом этапе... Таким образом, в стране как будто бы не было сил, которые могли бы толкнуть Англию на мир с Германией. Но все-таки я решил еще раз проверить себя и с этой целью прикоснуться к самой "английской земле", т. е. побеседовать с теми людьми, которые могли считаться авторитетными истолкователями взглядов и настроений англичан, в особенности руководящих кругов страны.
Я начал с Идена. Он занимал в тот момент как уже упоминалось, пост военного министра, и, если бы захотел, мог бы по соображениям формального порядка уклониться от разговора со мной на внешнеполитические темы. Я рассчитывал, однако, на наши хорошие с ним отношения, установившиеся в предшествующие годы, и не ошибся в своих ожиданиях.
Я начал с расспросов о положении дел на фронте. Иден довольно подробно изложил, что там происходит, но ничего особенно нового по сравнению с газетными сообщениями в его словах не было. Тогда я прямо поставил вопрос: устоят ли французы?
Иден попытался доказать, что устоят, однако по целому ряду почти неуловимых признаков я почувствовал, что полной уверенности в этом у военного министра нет. Выслушав его, я сказал:
- В политике требуется реализм, и свои действия надо рассчитывать не только на лучший, но и на худший случай... Допустим, Франция не устоит и капитулирует перед Германией, что тогда? Какова будет позиция Англии?
Я прибавил, что, если Иден считает мой вопрос нескромным, я по буду обижен отказом отвечать на него, но если он этого не считает, то я буду очень благодарен за всякую информацию по интересующему меня поводу.
- Мне нечего скрывать, - отозвался Иден, - ибо позиция нашего правительства по поднятому вами вопросу вполне определенна... Я надеюсь, я очень надеюсь, что до самого худшего не дойдет... Но если бы случилось несчастье - и Франция действительно не устояла бы, Англия все равно стала бы продолжать войну одна. Мы не можем пойти на мир с Гитлером.
Слова Идена звучали твердо, и тон их вызывал доверие.
Я ушел от военного министра с чувством значительного облегчения, но все-таки не вполне успокоенный. В голове невольно вертелись сомнения: а был ли Иден искренен со мной до конца? А не являются ли его слова лишь официальной версией, за которой могут скрываться совсем другие намерения? Ведь Иден - член правительства и, естественно, связан коллективной ответственностью в разговорах с иностранными послами. В особенности с послом Советского Союза, к которому британское правительство сейчас относится с большой подозрительностью. Я решил поэтому продолжить свое исследование и притом без всякого промедления.
В тот же день я отправился к Ллойд Джорджу в его загородное имение Брон-и-Де, где он, как всегда, принял меня очень любезно. Старик сам начал разговор о войне. Он был в большом волнении. Только вчера он видел одного своего знакомого, который вернулся из Франции. То, что он услышал от него, было просто поразительно.
- Это какая-то необыкновенная война! - восклицал Ллойд Джордж. - На немецкой стороне людей, понимаете, людей - офицеров, солдат - не видно... Одни машины!.. Танки, броневики, грузовые автомобили, мотоциклы... И, конечно, самолеты, очень много самолетов... Германская авиация имеет колоссальный перевес над французской и английской!.. Ничего подобного до сих пор не бывало... Нынешняя война совсем непохожа на прошлую.
Слова Ллойд Джорджа прямо подводили к тому вопросу, который больше всего интересовал меня: устоит ли Франция?
- Не знаю... Не уверен... - отвечал Ллойд Джордж. - В прошлую войну Франция, несмотря на все свои недостатки, была великолепна... Она дралась, как львица... И имела таких вождей, как Фош и Клемансо... Нынешняя Франция непохожа на прежнюю... Дух не тот... И крупных вождей у нее что-то не видно... А враг сейчас гораздо опаснее, чем в 1914 г.
- Но если Франция падет, - начал я, - что будет делать Англия? Не успел я закончить фразу, как Ллойд Джордж воскликнул:
- Драться, драться и еще раз драться!.. Англичане - народ не из пугливых... Я ведь валлиец, - с усмешкой вставил старик, - и могу судить об англичанах объективно... Да, да! Англичане не подымут руки, даже если бы немцы ступили на британскую землю, - нет, нет! Англичане будут упорно сражаться, отстаивать свои позиции... Может быть, без внешнего блеска, но крепко, как бульдоги... Таковы уж, здешние люди...
Я спросил, на чем основана уверенность Ллойд Джорджа. Ведь сейчас ясно, что гитлеровская Германия имеет большой военный перевес над Францией: если Франция падет, немцы будут иметь большой военный перевес и над Англией; при таких обстоятельствах не подымут ли опять голову "кливденцы", не придут ли они снова к власти.
Ярко-синие глаза Ллойд Джорджа загорелись еще ярче, и он с какой-то страстной горячностью стал разъяснять мне положение:
- Песенка "кливденцев" спета! Чем больше опасность, тем меньше у них шансов!.. Заключить мир с Гитлером мы не можем? Не можем!.. Судите сами... Германия всегда была и всегда будет сильнее нас на суше - таковы уж пути истории... Германия сей - час сильнее нас и в воздухе... Единственно, в чем она нам уступает, - это на море, во флоте... Но допустим, мы заключаем с ней мир... На какой базе в настоящее время возможен был бы такой мир? Очевидно, на базе предоставления Гитлеру полной свободы рук на Европейском континенте... Тогда что же получится? Гитлер захватит все страны Европейского континента, кроме вашей, и поставит себе на службу все их экономические, финансовые и промышленные ресурсы. В результате у Гитлера через каких-нибудь пять лет будет флот сильнее британского, и он станет господином на море... Что тогда случится с нами? Что случится с этими островами? Что случится с нашей империей?..
На живом лице Ллойд Джорджа проступило выражение ужаса, руки сжались в кулаки.
- Нет, нет! - в заключение с глубоким убеждением прибавил он. - Мир с Германией сейчас абсолютно невозможен! Это понимает даже такой человек, как Чемберлен.
Суждения Ллойд Джорджа, таким образом, подтверждали то, что я раньше слышал от Идена. Эти суждения были тем более убедительны, что они исходили от человека, не занимающего никакого министерского поста и стоящего в оппозиции к консерваторам.
Я, однако, не удовлетворился и решил произвести еще одну, последнюю, проверку. Прямо от Ллойд Джорджа я отправился к Веббам, благо их местожительство - Пассфилд корнер - находилось поблизости от Брон-и-Де.
Сидней и Беатриса Вебб в то время не занимали никаких официальных постов, они мирно жили в своем загородном доме и писали интересные книги; в частности, в 1935 г. выпустили большой труд о нашей стране под заглавием "Советский коммунизм". Они были весьма далеки от идей коммунизма, но относились к СССР дружественно, и их труд в 30-е годы сыграл серьезную пропагандистскую роль в лейбористских и демократических кругах Запада. Супруги превосходно знали и понимали психологию британского господствующего класса: Беатриса происходила из богатой буржуазной семьи, а Сидней много лет работал чиновником в правительственном аппарате. В трудные минуты, когда мне надо было определить, как британское правительство поведет себя в том или ином случае, я нередко искал разрешения своих сомнений у Веббов. Они охотно давали свой прогноз, и я не помню ни одного случая, когда бы они ошиблись. Так и сейчас я решил послушать их мнение но вопросу о том, как поведет себя Англия в случае падения Франции.
Так как у меня с Веббами были очень близкие и простые отношения, то, приехав к ним, я сразу же и со всей откровенностью поставил интересовавший меня вопрос. Помню, мы сидели в их небольшой гостиной у камина, и Беатриса, как всегда, примостилась на металлической рамке около камина, повернувшись спиной к огню. Худыми руками она обхватила колени и внимательна слушала, что я говорю. Беатрисе было в то время 82 года, но голова ее работала прекрасно.
На мой вопрос Беатриса реагировала сразу и без малейшего колебания:
- Ну, конечно, мы будем продолжать войну.
Она сказала это, как нечто само собой разумеющееся, точно речь шла о том, что каждый вечер люди ложатся спать. Сидней подтвердил мнение своей жены.
Мне хотелось, однако, проверить, не слишком ли "машинально" был дан ответ. Может быть, супруги Вебб не вдумывались особенно в смысл затронутой мной темы и не взвешивали по-настоящему последствия такого ответа. Поэтому я стал в несколько провокационном тоне задавать им вопросы: как Англия будет продолжать войну? Ведь армия ее еще только создается и по своей тренировке далеко уступает германской, ведь ее генералы по выучке и опытности не могут сравниться с германскими, ведь ее авиация по численности сильно отстает от германской... Как же при таких условиях Англия будет воевать с Германией?
- Как мы будем воевать? - с живостью откликнулась Беатриса. - А так же, как мы воевали в наполеоновскую эпоху. Вы знаете, что тогда происходило?.. Сначала мы создали первую коалицию против Наполеона и вели против него открытую войну вместе с нашими союзниками, участвуя главным образом своим флотом и своими финансами... Потом эта коалиция распалась... На время мы ушли к себе на острова и, будучи в одиночестве, выжидали изменения международной ситуации, а пока ограничивались главным образом морской войной против Франции... Мы дождались изменения международной ситуации и создали вторую коалицию, в составе которой опять вели открытую войну против Наполеона в Европе... Когда распалась вторая коалиция, мы опять ушли к себе на острова и вновь стали дожидаться изменения международной ситуации в благоприятную для нас сторону... Когда это случилось, мы создали третью коалицию и так далее в том же духе... Как известно, только шестая коалиция покончила с Наполеоном, но все-таки покончила... Вот образец, на который мы будем равняться и сейчас...
Сидней Вебб, который молча слушал рассуждения жены, лишь одобрительно покачивая головой, вмешался в разговор и заметил:
- Судя по всему, наша первая коалиция в этой войне, - коалиция с Францией - приходит к концу. Я не думаю, чтобы Франция под водительством Даладье устояла перед атакой Гитлера... Ну, что ж, мы уйдем на свои острова, будем их защищать и дожидаться того момента, когда станет возможным создание новой коалиции против Германии. Такое время придет. Надо только проявить выдержку и упорство.
Итак, супруги Вебб тоже считали, что Англия даже в случае капитуляции Франции не пойдет на мир с Германией. Они даже намечали формы войны, которую Англия могла бы вести, потеряв своих континентальных союзников. Их прогноз в дальнейшем полностью оправдался...
Вернувшись к вечеру домой, я стал подводить итоги. Сопоставляя свои собственные соображения с суждениями Идена, Ллойд Джорджа и Веббов, я почувствовал, что теперь с полной ответственностью могу сказать своему правительству, чего следует ждать в ближайшем будущем. В тот же вечер я отправил в Москву телеграмму, суть которой сводилась к тому, что даже в случае падения Франции Англия останется в состоянии войны с Германией.
Так оно в действительности и случилось.
Падение Франции
Прорыв немцев под Седаном навис, как грозная тень, над судьбой Франции. Теперь мы знаем, что Франции как самостоятельной великой державе осталось жить немногим больше месяца. Тогда мы этого точно не знали, однако уже с середины мая огромная тревога за будущее Франции распространилась в политических кругах Англии. Многие не хотели говорить об этом открыто, но в душе боялись за завтрашний день своего главного союзника на континенте Европы. Тревога распространилась и за океаном. В высшей степени характерно, что уже 15 мая, т. е. на другой день после прорыва под Седаном, Рузвельт обратился к Муссолини с призывом воздержаться от дальнейшего расширения войны. Муссолини, конечно, остался глух к этому призыву, но совершенно ясно, что американский президент не сделал бы такого шага, если бы не опасался краха Франции в самом ближайшем будущем.
Во время моей "анкеты", о которой я рассказывал выше, столь компетентные люди, как Ллойд Джордж и супруги Вебб, считали весьма вероятным близкое падение Франции.
Подобные же суждения высказывали и другие мои знакомые среди парламентариев, политиков и журналистов. Естественно, что я с величайшим вниманием и неменьшей тревогой следил за всеми событиями, происходящими на фронте. А там дела принимали все более грозный оборот.
К середине мая вопрос о Бельгии и Голландии по существу был исчерпан. Голландская армия капитулировала, но королева Вильгельмина и ее правительство, эвакуировавшиеся в Англию, объявили, что будут продолжать войну с Германией, примкнув к франко-британской коалиции. Бельгийская армия формально капитулировала только 28 мая, но уже к середине мая стало ясно, что она разбита и что франко-британская помощь не в состоянии ее спасти. Вдобавок между бельгийским королем Леопольдом и его правительством, возглавлявшимся Пьерло, произошел раскол: король сдался на милость победителей, а правительство решило продолжать войну и обосновалось сначала во Франции, а позднее в Англии.
Теперь Гитлеру на континенте противостояла только Франция, которой ему удалось 14 мая под Седаном нанести опасный удар. Это вызвало во Франции реакцию как политического, так и военного характера. Правительство Рейно, пришедшее на смену правительству Даладье после советско-финской войны, впало в лихорадку реорганизаций: 10 мая, сразу после нападения Германия на Голландию и Бельгию, премьер решил "укрепить" свое правительство за счет расширения его не влево (т. е. ближе к народу), а вправо (т. е. ближе к "200 семействам"). В состав правительства вошли представители фашистских элементов страны. 18 мая, вскоре после прорыва под Седаном, Рейно произвел новую реорганизацию своего правительства, введя в него в качестве вице-премьера зловещую фигуру маршала Петэна, который в дальнейшем сыграл самую предательскую роль при капитуляции Франции. 19 мая Вейган сменил Гамелена на посту главкома французскими вооруженными силами. Однако ко всем этим пересадкам с одного поста на другой было вполне приложимо крыловское "а вы, друзья, как ни садитесь, все в музыканты не годитесь". Ибо и старые министры и генералы, и новые вербовались из одной и той же насквозь прогнившей среды - "200 семейств", которые считали: лучше Гитлер, чем Народный фронт.
Неудивительно, что такие "вожди" не могли не вдохновить народные массы на борьбу, ни найти правильных путей к спасению страны в момент грозной опасности. Это очень быстро обнаружилось на практике.
Номинально численное соотношение германских и франко-британских войск, участвовавших в майских боях 1940 г. на западе, было почти одинаково. Черчилль в своих военных мемуарах сообщает{166}, что немцы повели свое наступление, располагая 136 дивизиями (в том числе 10 бронетанковыми с 3 тыс. машин) и что им противостояло 135 французских, английских, бельгийских и голландских дивизий. Однако фактически немцы были значительно сильнее союзников по трем главным причинам.
Во-первых, германская армия превосходила своих противников в области вооружения и методов борьбы. Танки, броневики, мотоциклы, моторизованная пехота придавали ей огромную ударную силу и стремительную быстроту передвижения. Это дополнялось еще невиданной до того мощью авиации. Напротив, союзные армии и их командный состав, закостеневшие в традициях прошлого, чрезвычайно отставали от германской армии в области новейшей по тому времени техники. Достаточно сказать, что против десяти немецких бронетанковых дивизий у французов была только одна, а у англичан ни одной. По существу союзники готовили свои армии между двумя мировыми войнами, имея пред глазами опыт первой и плохо представляя себе, как будет выглядеть вторая.
Вот почему даже столь умный человек, как Ллойд Джордж, в приведенном выше разговоре со мной так сильно поражался, что в боях на стороне немцев видны только машины и почти не видно людей.
Во-вторых, германская армия в этой войне впервые в истории применила совершенно новые методы борьбы, естественно вытекавшие из ее высокой технической оснащенности. Основным средством прорыва фронта и сокрушения противника стало сочетание бронетанковых операций на земле с действиями пикирующих бомбардировщиков в воздухе. Это до сих пор еще никогда не применялось, армии союзников к этому были совершенно не подготовлены ни технически, ни психологически и потому обычно не выдерживали вражеского удара. В линии фронта сразу образовывалась брешь, в которую с бешеной энергией устремлялись танки и броневики, сметая все на пути и с невероятной быстротой выходя в тыл или на фланги союзных войск. Ни у французов, ни у англичан не было ни техники, ни навыка, ни разработанных методов для подобного способа ведения войны, и потому их армии приходили в смятение, поддавались панике и начинали отступать.
В-третьих, наконец, германская армия управлялась единой волей и единым командованием и была полна наступательного духа, в то время как армии союзника были раздроблены между несколькими командованиями (англо-французским, бельгийским, голландским) и - что самое главное разъедены тлетворным духом пораженчества, исходившим из кругов "200 семейств". В своих военных мемуарах Черчилль делает попытку возложить на СССР и на коммунистов ответственность за разложение французской армии к весне 1940 г. Он пишет: "Французская армия, подточенная советско-коммунистической пропагандой и уставшая от длинной, безрадостной зимы на фронте, сильно потеряла в своей боеспособности"{167}.
Какой яркий пример фальсификации истории! Ведь Черчиллю не может быть неизвестно, что после падения Франции именно из кругов, вдохновлявшихся "советско-коммунистической пропагандой", вышли тысячи наиболее героических бойцов маки против порабощения родины германскими нацистами. Нет, беспомощность французской армии в борьбе с врагом объяснялась совсем не "советско-коммунистической пропагандой", а фактической изменой отечеству со стороны "200 семейств" и тесно связанных с ними французских генералов. Приведенное суждение Черчилля тем более странно, что главы его собственных мемуаров, посвященные падению Франции, дают яркую картину глубокого разложения ее политической и военной верхушки. Приведу только один пример из многих. Характеризуя столь крупную фигуру, как Вейган, на которого было возложено спасение Франции, Черчилль говорит: "В течение всей жизни он питал глубокую неприязнь к парламентскому режиму Третьей республики. Будучи благочестивым католиком, он рассматривал катастрофу, которая обрушилась и а страну, как божье наказание за ее пренебрежение к христианской вере"{168}.
Как мог подобный человек вести за собой армию на борьбу с врагом!
После всего сказанного надо ли удивляться, что в течение пята дней после прорыва под Седаном немцам удалось пройти через всю Францию с востока на запад и 19 мая выйти к Абвилю, на берегу Атлантического океана. Таким образом, франко-британский фронт был разрезан на две части, северная часть Франции отделена от остальной части страны, и все союзные силы, находившиеся в северной части, оказались в капкане, прижатые к берегам Северного моря и Ла-Манша. Среди них был и Британский экспедиционный корпус под командой генерала Горта.
Эти события вызвали в Париже настоящую панику. Черчилль в своих мемуарах рассказывает, что 15 мая утром, т. е. на следующий день после прорыва, ему позвонил по телефону французский премьер Рейно и с отчаянием в голосе воскликнул: "Мы разбиты!" Черчилль безуспешно пытался его успокоить и доказывал, что всякий прорыв может быть ликвидирован. Ввиду этого 16 мая Черчилль вместе с генералами Диллом и Исмеем прилетел в Париж, чтобы укрепить волю французских лидеров к сопротивлению. Он нашел здесь картину смятения и беспомощности. Генерал Гамелен, который еще был главнокомандующим, не знал, что делать. А когда Черчилль спросил: "Где же ваши стратегические резервы?" - Гамелен, пожав плечами, ответил: "У нас их нет"{169}. Эти реакционные генералы оказывались никуда не годными даже как военные!
Тогда я не знал всех подробностей, о которых пишет Черчилль, но основное и существенное было ясно уже в мае 1940 г. Недаром именно в эти дни я предпринял свою "анкету" по вопросу о том, какова будет позиция Англии после выхода Франции из войны.
Отрезав северную часть Франции, немцы стали дробить застрявшие здесь союзнические силы, стремясь захватить в плен отдельные группы. Капитуляция бельгийской армии значительно упростила их задачу. Французские и английские части упорно сопротивлялись, но все-таки шаг за шагом вынуждены были отступать к берегу моря. Остро встал вопрос об эвакуации их из Франции на кораблях. Надо было сохранить в руках союзников несколько портов, где могла бы производиться посадка союзных войск на суда, надо было также в "молниеносном" порядке сосредоточить в этих портах достаточное количество судов. Это оказалось очень нелегким.
Первоначально предполагалось, что для эвакуации будут использованы три порта - Булонь, Кале и Дюнкерк, однако отстоять первые два союзникам не удалось: слишком силен был напор немцев. В конце концов остался лишь один Дюнкерк с небольшой прибрежной полосой. И вот на этом маленьком "пятачке" скопилось свыше 300 тыс. войск (главным образом английских), жаждавших уйти в Англию.
Обстановка была чрезвычайно тяжелая. Германская наземная армия, располагавшая большим количеством танков и броневиков, железным кольцом сжимала район Дюнкерка. Германская авиация без передышки бомбила его. Лавина огня и разрушения обрушилась на стоявшие здесь войска союзников и на суда, пришедшие сюда для их эвакуации. При этом очень скоро выяснилось, что если эвакуация не будет осуществлена в течение нескольких дней, то ее вообще не будет и собранные здесь англо-французские силы неизбежно будут истреблены или захвачены немцами. Для столь быстрой эвакуации столь большого количества войск порт Дюнкерк был слишком мал. Необходимо было организовать посадку людей прямо с морского пляжа, но для этого требовалось огромное количество небольших мелкосидящих судов, способных подходить близко к берегу. Откуда их было взять?
И вот тут-то произошло нечто такое, что тогда во всем мире произвело сильнейшее впечатление. По всей Англии внезапно пронесся точно порыв бури. Каждый хотел сделать что мог для спасения "our boys" (наших парней) там, на дюнкеркском берегу. Владельцы яхт, катеров, шаланд, рыбачьих судов, буксиров, моторных шлюпок, даже парусных лодок бросились в адмиралтейство, предлагая свой услуги для вывоза английских солдат с французского берега. Это была трудная и рискованная операция: германская авиация и германская артиллерия делали все, чтобы сорвать эвакуацию. Но никто не считался с опасностью. Адмиралтейство сумело ввести в известные организационные рамки мощный национальный порыв. Около 400 мелких судов приняло участие в операции "Динамо" (таково было кодовое наименование эвакуации союзных войск из Дюнкерка), почти половина их погибла, тем не менее они принесли громадную пользу. Подходя вплотную к берегу, они брали людей с лодок или даже прямо из воды, спешили в Дувр или какой-либо другой английский порт, быстро разгружались и вновь шли к французскому берегу за новой партией эвакуирующихся. Многие суда под бомбами и снарядами проделывали свои рейсы туда и обратно десятки раз, большей частью под покровом темноты. А параллельно из дюнкеркского порта крупные пароходы и военные суда под охраной английской авиации вывозили уже целые части и соединения. То была подлинно героическая эвакуация, и англичане вполне заслуженно гордились ею. Она продолжалась десять дней - с 26 мая по 4 июня - и увенчалась несомненным успехом. Правда, все вооружение и запасы пришлось бросить во Франции, но зато было спасено и доставлено в Англию 338 тыс. человек, из которых 100 тыс. было снято мелкими судами прямо с морского берега. Среди спасенных было примерно 50 тыс. французов. Из 861 судна, принимавшего участие в операции "Динамо", 243 было потоплено.
Глубокий вздох облегчения пронесся по стране, когда вся эта операция была закончена. На каждом шагу можно было видеть, как обычно спокойные и хладнокровные англичане поздравляют друг друга и лица их при этом становятся как-то теплее.
От тех дней у меня сохранилось одно маленькое, но такое характерное воспоминание. Неподалеку от нашего посольства было небольшое, но уютное кафе, куда я любил заходить выпить чашку чая или бутылку знаменитого пива "Магиннес". Постепенно я довольно близко познакомился с его хозяином, который всегда стоял за стойкой. Это, как мне казалось, был типичный английский обыватель средней руки: социально он располагался где-то на грани между мелким и средним буржуа, политика его не интересовала, но на выборах он всегда голосовал (если вообще голосовал) за консерваторов. В газетах он читал лишь биржевые котировки и спортивные новости, а больше всего думал о своем кафе и своем обогащении.
Как-то во время дюнкеркских событий я зашел в знакомое кафе. Хозяина на обычном месте не оказалось. За стойкой распоряжалась его жена. Я из вежливости осведомился, почему не вижу хозяина. Жена, сразу подтянувшись и посерьезнев, многозначительно ответила:
- Он там, - и при этом неопределенно махнула рукой в пространство.
- Где это там? - не поняв, спросил я.
- Ну, там, - с недоумением посмотрела на меня женщина и затем прибавила: - В Дюнкерке.
- В Дюнкерке? - в голосе моем звучало явное недоверие. - А что он там делает?
- Как что? - взорвалась хозяйка. - То же самое, что и все другие: спасает "our boys" от немцев.
И затем, неожиданно как-то обмякнув, уже совсем другим тоном продолжала:
- Я так волнуюсь, так боюсь... Ведь там страшно опасно... Может все случиться... У нас есть небольшой катер, и, когда мой муж узнал, что нужны мелкие суда для вывоза "our boys", его нельзя было удержать... Хоть бы все кончилось благополучно!
Я был поражен. Меньше всего я ожидал, чтобы такой человек, как хозяин этого кафе, принял добровольное участие в операции "Динамо". Но он пошел, и это было знаменательно. Помню, я подумал: "Такой народ трудно победить".
4 июня Черчилль сделал парламенту доклад о военной ситуации и об операции "Динамо". Изложив весьма откровенно то, что произошло за минувшие три недели, и рассказав подробно о Дюнкерке, премьер признал, что во Франции и Бельгии произошла "колоссальная военная катастрофа", последствия которой трудно предвидеть. Черчилль закончил свое выступление следующими словами: "Мы пойдем до конца. Мы будем биться во Франции, мы будем биться на морях и океанах, мы будем биться с растущими уверенностью и силой в воздухе; мы будем защищать наш остров, чего бы это нам ни стоило... И если бы - чего я ни на минуту не допускаю - этот остров или значительная часть его были покорены и умирали от голода, то наша империя за морями, вооруженная и охраняемая британским флотом, продолжила бы борьбу до тех пор, пока в положенное провидением время Новый Свет, со всей своей силой и мощью, не выступит ради спасения и освобождения Старого"{170}.
Я присутствовал на заседании палаты 4 июня и мог видеть настроение депутатов. В зале царила сурово-торжественная тишина. Все, без различия партий, испытывали двойственное чувство облегчения и удовлетворения. Облегчение от сознания, что "our boys" спасены. Удовлетворение от сознания, что наконец-то страна имеет правительство, которое хочет и может вести действительную борьбу против гитлеровской Германии. После Дюнкерка и рожденного им мощного подъема среди широчайших масс народа слова Черчилля о несгибаемой воле Англии к борьбе не звучали ни напыщенно, ни романтично.
Возвращаясь из парламента домой, я подумал, что сцена в палате общин, которую я только что видел, ярко подтверждает мнения, столь недавно слышанные мной из уст Веббов и Ллойд Джорджа. Мне становилось яснее, что даже после падения Франции, сомневаться в котором уже больше не приходилось, Англия не пойдет на мир с Германией, а будет продолжать войну.
В связи с Дюнкерком уже во время войны и еще больше после войны разгорелись большие споры по вопросу о том, как могли немцы допустить благополучную эвакуацию столь крупных союзных сил, находившихся как будто бы в капкане. При этом особенно подчеркивался тот факт, что в непосредственной близости к Дюнкерку находились многочисленные бронетанковые соединения германской армии, которые, однако, не были пущены в ход против англичан и французов. Используй немцы эти соединения, в Дюнкерк превратился бы для союзников в настоящую катастрофу.
"Сведущие" люди в военных мундирах или без оных создали даже несколько теорий для объяснения столь странного поведения немцев. Одни утверждали, будто бы Гитлер сознательно "выпустил" англичан из Дюнкерка, так как очень рассчитывал после падения Франции на быстрое заключение мира с Великобританией и опасался, что пленение немцами сотен тысяч английских солдат может затруднить столь желанное ему соглашение. Другие говорили, что в момент Дюнкерка бронетанковые части немцев, стоявшие поблизости от места эвакуации, были очень истощены: они прошли перед тем длинный путь и требовали ремонта, заправки, необходимой подготовки для второй части "битвы за Францию", которая должна была открыть перед ними Париж и дать возможность принудить Францию к капитуляции. В интересах скорейшего завершения французской кампании немцы не хотели отвлекать свои механизированные силы от этой главной задачи ради участия в сравнительно второстепенной операции по захвату Британского экспедиционного корпуса. Третьи заверяли, будто бы в работе германской военной машины как раз в дни Дюнкерка произошла какая-то случайная ошибка: кто-то неправильно понял слова Гитлера, кто-то кому-то неправильно передал приказ высших инстанций, а когда это заметили, было уже поздно - эвакуация англо-французов закончилась. Четвертые, наконец, полагали, что немцы, не имевшие тогда еще большого опыта в воздушной войне, переоценили значение авиации и решили, что она одна, без поддержки механизированных войск на земле, сумеет расстроить эвакуацию.
Должен сказать, что опубликованная в послевоенные годы литература (документы, воспоминания, исследования) не дает определенного и убедительного ответа на поставленный выше вопрос. Мне думается поэтому, что "чудо Дюнкерка" объясняется сочетанием самых разнообразных - политических, военных, психологических - обстоятельств при наличии одного случайного, но очень важного фактора: в течение всех критических дней море было совершенно спокойно. Это сделало возможным широкое использование для целей эвакуации большого количества судов малого размера и посадку сотни тысяч солдат прямо с берега или даже из воды.

1. Помните, я взяла трехлетнего кота и долго думала, сможем ли мы полюбить друг друга?
Оказалось, что возраст (и мой в том числе) - не помеха. Сейчас у меня мелкая мыслишка, а если б нас поставить с бывшей хозяйкой, к кому бы он побежал за защитой?

***
2. Локитред радует. Лапочки такие, читаю, и сердце греет
Да Локичка во всех трех фильмах как театр одного актера - везде Том нарочито переигрывает, подчернуто красуется или злодейсивует. И только в сценах разборок с родными или - внезапно! при общении с Селвигом и Клинтом перед Штутгартом - он сбрасывает маску.
Я давно обратила внимание на этот момент. Как раз в сцене с Селвигом и Клинтом (обращенными) Локи ведет себя суперпрофессионально: не выказывает пренебрежения, выясняет рабочие моменты, и всё. Энтузиазм Селвига сдержанно одобряет, у Клинта спрашивает, какие ресурсы ему нужны для исполнения миссии.
Я бы хотела себе такого начальника. Вы на того же Фьюри посмотрите: по мне, он везде и всюду создает слишком много проблем (тут то ли Марвел облажались, то ли человеческое и начальство друг другу чужды по определению).
Локи в президенты!

хорош, чертяка!

и вот за что Америке надо сказать Британии спасибо - это за Нила Геймана. Я слышала, что в СПН они сейчас с англичанами воюют? Всё комплексы колониальные изживают?

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

глубокое синее море



под катом вариации, а также каст Кинг-Конга + Марвела (капитан Марвел, корреспондентка-блондинка-страсть Кинг-Конга и оскароносица Бри Ларсон; Ник Фьюри, он же тронутый полковник ВВС и Валентайн из Кингсмэна - мой любимый злодей)

читать дальше